- Сиди - Андрей кивнул на лежащий на столе тетрадный лист - письмо?
- Маме - улыбнулся паренек, разом сделавшись похожим на мальчишку - старшеклассника, по какой-то нелепой ошибке наряженному в солдатскую гимнастерку - давно уже написать хотел, да все как-то...
- Дело хорошее - Карасев хлопнул бойца по плечу, почувствовав укол совести, ведь за все время так и не написал ни одного письма родителям того парня в теле которого он сейчас пребывал по странной прихоти судьбы. Направился к печи, у которой, дымя папиросками и о чем-то негромко между собой переговариваясь, примостились еще двое "лунатиков". Багровые отблески огня причудливо играли на смуглых от пыли и загара физиономиях, создавая какую-то совсем уж сюрреалистическую картинку.
- Товарищ сержант, ужинать будете - один из курильщиков, командир отделения ефрейтор Матафонов, невысокий, разбитной малый, кочергой выудил из зева печи солдатский котелок - вот, специально оставили.
- Давай, чего там у вас - Андрей у которого с самого утра маковой росинки во рту не было, капризничать и скромничать не стал, а выудив из за голенища сапога завернутую в тряпицу ложку принялся хлебать горячий, жидкий, приправленный консервированным мясом кулеш -м-м-м прохиндеи вы где крупу достали?
- Да здесь, через два дома у тетки сменял - сидящий рядом с ефрейтором долговязый, лопоухий боец Кирилюк сделав последнюю затяжку с сожалением глянул на дотлевший до бумажного мундштука "бычок", бросил его в печку и прищурившись уставился на огонь - зараза, торговалась как будто не две пригоршни сечки, а честь девичью продавала. Целый кусок мыла пришлось отдать.
- Глянулся ты ей видно - ухмыльнулся Матафонов - отпускать не хотела. А чего, надо было и остаться, по хозяйству бы помог, да мало ли что еще, женщина то одинокая.
- Да иди ты - вяло отмахнулся Кирилюк - ты ту одинокую видал? У батьки моего кобыла краше была.
- Ну, кому и кобыла невеста - пошевелив кочергой рдеющие угольки, философски заметил ефрейтор - тащ сержант, а правда, что у зенитчиков одни девчонки служат? Вот бы в гости сходить.
- Увижу кого в расположении зенитчиц, ноги повыдергиваю - свирепо пообещал Карасев - делом заниматься надо, а у вас баловство на уме.
- Да мы же это, с честными намерениями - сделав самую, что ни на есть серьезную физиономию, заверил отделенный.
- Знаю я ваши намерения - буркнул Андрей - смотри у меня. Часового не забудь проверить.
Для пущей убедительности пригрозив кулаком ушлому ефрейтору, он поднялся, расстелил свернутую в скатку шинель на свободной лавке и с удовольствием вытянулся на ней во весь рост. Некоторое время лежал, бездумно глядя в потолок, слушал приглушенное невнятное бормотание полуночников у печи, заглушаемое храпом и сопением спящих бойцов и вскоре отключился, словно провалился в глубокую пропасть.
Во сне к нему опять пришла Кристина, такая, какой он видел ее во время, их первой встречи. В легком, летнем платье она стояла под гнущимися под тяжестью крупных, зрелых плодов, ветками сливы, с улыбкой смотрела на него своими огромными серыми глазищами, и что-то говорила, словно журчал звонкий ручеек или звенели серебряные колокольчики. Слов он не слышал, но от звуков ее ласкового, нежного голоса, почему-то сладко щемило сердце. С этой девушкой Андрей был знаком всего один день, больше он никогда ее не видел, но почему-то именно ее милое лицо иногда вставало перед его мысленным взором. Тогда, летом сорок первого, пробиваясь к своим по захваченной врагом Украине, он не видел снов, в редкие минуты отдыха просто проваливаясь в тяжелое забытье. Только в Сталинградском госпитале он впервые за все время своего нахождения в прошлом вместо сплошного черного беспамятства он снова стал видеть сны. Иногда как черно-белое кино, наполненные стрельбой и взрывами, яростным мельтешением рукопашной схватки. А иногда цветные и яркие, лица родных и друзей, родной город, оставшиеся в недалеком прошлом, вернее сказать в далеком будущем, или вот как сейчас, когда к нему приходила самая красивая девушка на свете.
Наверное, со стороны было смешно смотреть на раскинувшегося, на серой солдатской шинели, блаженно улыбающегося во сне детину, в защитной, выцветшей и застиранной гимнастерке. Однако желающих посмеяться не нашлось. Счастливый сон Карасева не потревожили ни суета меняющихся часовых, ни отдаленный, ставший привычным за последние несколько дней гул отдаленной канонады.
Проснулся словно от резкого толчка. В хате все еще царила темнота и тишина, только с улицы были слышны приглушенные голоса. Андрей поднялся, натянул сапоги, подцепив за ремень, лежащий рядом ППШ, и позевывая, потащился к выходу.
Ночь только, только начинала уступать свои права нарождающемуся новому дню. На востоке над Доном уже алела узкая полоска зари. У крыльца рядом с часовым стоял Матафонов а мимо них, громыхая на ухабах, катились повозки и серыми тенями, белея в утренних сумерках бинтами поддерживая друг друга проходили группки бойцов.
- Что случилось? - от соседней хаты, поеживаясь от утренней прохлады, подошел Золотухин - кто такие? Откуда?
- Раненые, товарищ лейтенант - пояснил Матафонов - видать из того батальона, что на высотке оборону держит.
- Понятно - взводный застегнул верхний крючок гимнастерки, поправил ремень и шагнул вперед - кто старший? Старший есть?
- Есть старший, чего разорался - от группки отступающих отделилась одна из серых теней и подойдя ближе материализовалась в кряжистую, плечистую фигуру мужика лет тридцати пяти - сорока. Из под грязного, окровавленного бинта, на бледном, осунувшемся, заросшем черной щетиной лице лихорадочно блестел один глаз - извини лейтенант. Не признал в потемках. Старший лейтенант Колыванов, сопровождаю раненых в тыл.